Ругин Роман Прокопьевич (31 января 1939) – прозаик, поэт, публицист, член Союза писателей. Родился в п. Питляр Шурышкарского района Ямало-Ненецкого автономного округа. Родители, северо-обские ханты, занимались рыбным промыслом. Служил в армии, после демобилизации учился в Ленинградском государственном педагогическом институте им. А.И. Герцена. Успешно закончил его в 1964 году. Работал директором Высяховской восьмилетней школы (1964-1968), в парторганах, преподавал в Салехардском педагогическом училище, писал стихи. Писать начал в конце 50-х годов, дебютировав сборником стихов «Лыланг ик – Живая вода» (Тюмень, 1963).
В 1961 году Ругина пригласили на Первую Всероссийскую конференцию писателей народов Севера. Однако его рукопись никакого впечатления не произвела, уж слишком много в ней было политической трескотни (типа «очень счастлив я, конечно, что хантыйский мой народ из страны метелей вечных знойной Кубе помощь шлет»). Тем не менее буквально спустя два года после конференции в Тюмени вышел первый тоненький сборник Ругина на ханты языке «Живая вода». Затем в литобработке А. Бонеля появилась книга рассказов «Погоня». А потом вдруг длительное молчание.
Ругин в Малеевке эту творческую паузу объяснил страшной занятостью на партийной работе (с 1968 по 1972 год он служил инструктором в Ямало-Ненецком окружкоме КПСС) и заочной учебой в Свердловской высшей партшколе. Своему возвращению в литературу Ругин во многом был обязан прежде всего Владимиру Санги, который в середине 70-х годов не поленился и в поисках талантов объездил все арктические области России и в итоге «реанимировал» в Москве Совет по литературам народов Севера. «Когда говорят о Романе Ругине, я всегда вспоминаю свою первую поездку на его родину – в хантыйское село Питляр.
Еще в аэропорту Ругин предупредил, что в Салехпрде особо делать нечего и что самое разумное – поехать к нему на родину, благо почтовики собирали туда свой катер.
Плыли мы, по-моему, часов восемь. В Питляре появились ближе к ночи. Причала не было. Кругом кромешная тьма. Куда идти – одному Богу известно. Спасибо, что к берегу вышли родственники Ругина. Один из них – Геннадий Хартаганов сразу повел нас в другой конец села, к себе в мастерскую. Он очень спешил – ровно в полночь местная дизельная электростанция отключала свет, а Хартаганов очень хотел, чтобы мы успели хотя бы одним глазком взглянуть на его вырезанные из дерева скульптуры.
О, сколько открытий нас ждало в ту ночь! Разве забыть фигуры старика, сталкивающего в воду лодку, озорника Эдейко или рыбаков, разделывающих осетра, настолько живыми получились у Хартаганова скульптуры. И все-таки все работы осмотреть не получилось. Как всегда, лампочка не вовремя замерцала и очень быстро погасла. Все, сельская электростанция свою вахту закончила. И пока Хартаганов искал свечи, мы успели зацепиться за кучи хлама. А когда Бутин нагнулся, чтобы отряхнуть опилки, то напоролся на какую-то старинную доску. Это оказалась икона «Преподобный Сергий, Радонежский Чудотворец, с родителями», которая была написана, по-видимому, в конце прошлого века, а в хантыйское село попала, вероятно, в середине 30-х годов вместе со спецпереселенцами.
Переполненные впечатлениями, мы решили выйти на улицу, глотнуть свежего воздуха. Но едва открыли дверь, как увидели бледно-синие всполохи. Это было северное сияние – предвестник грядущих морозов – как последняя награда за ночные открытия. Ругин остался тогда ночевать у родственников. Рано утром он пришел уточнить, поедем ли мы с рыбаками на Питляр Сор. Согласился один Айпин. Но долго порыбачить ему не дали. Уже в девять утра напротив села показался теплоход. Надо было решать: или мы остаемся в Питляре на целую неделю – до следующего теплохода, или возвращаемся в Салехард. После удивительных ночных открытий нам, конечно, очень хотелось задержаться в Питляре, однако мы с Бутиным опасались, что в наших редакциях этого не поймут.
Поскольку в Питляре причала из-за мелких глубин не было, теплоход бросил якорь посреди Оби, и до корабля мы добирались на лодках местных рыбаков. Это было непривычно, но почему-то чертовски интересно. В общем, от Питляра остались одни романтические воспоминания. «Наверное, - как потом признался мне в одном из писем Бутин, - оттого, что все было так стремительно: река, ночь, ил, избушка, полярное сияние, икона, теплоход».
Надо ли поэтому говорить, с каким любопытством я буквально через несколько месяцев после путешествия в Питляр листал новый сборник стихов Ругина «Метель на ладони». Да, в нем тоже было много политической трескотни. Но меня прельщали не дежурные рассуждения автора о «счастливой судьбе» малых народов, а необычные краски Питляра, подробный рассказ о том, как северяне готовят тройную уху (которой нас потчевали у Хартаганова), и неизвестные подробности, касающиеся истории и быта рыбаков. Поэтому я с удовольствием откликнулся на этот поэтический сборник подробной рецензией.
А вот проза Ругина меня сразу разочаровала. Прежде всего своей вторичностью.
Я понимаю, как дороги поколению, к которому принадлежит Ругин, воспоминания о военном детстве. Отдал дань этой теме и Роман Ругин. Увы, именно дань. Он написал повесть «Ранний ледостав». Но почему она не стала событием даже в хантыйской литературе? Да только потому , что автор увлекся политической борьбой. Ругин «нашпиговал» свою повесть разными газетными клише: как комсомольцы выполняли задание Родины, героически, изо всех сил тащили невода, разоблачали кулацких выкормышей… Но он не смог вложить в повесть свою душу. Все поступки его персонажей были схематичны и легко вычислялись. В повести, к сожалению, отсутствовали какие-либо человеческие чувства. Она и написана (или правильней сказать – переведена Э. Ефремовой на русский язык) была ужасным, мертвым языком.
Скучной оказалась и другая повесть Ругина – «По следу». Неужели нельзя было про медведя написать и трогательно, и увлекательно? Здесь можно вспомнить опыты эвенкийского бытописателя и охотника Александра Латкина и его пронзительную повесть «Амикан».
Ну а про повесть «Гул далекой буровой» и говорить нечего. Какая это повесть? Обыкновенная газетная статья про нерадивых нефтяников, загрязняющих оленьи пастбища, но чересчур растянутая. Видно, редактор поленился сократить.
Удивительно, но это факт: проза Ругина напрочь лишена какого-либо национального своеобразия. Она интернациональная в самом худшем смысле этого слова. Не считать же национальным своеобразием частое мелькание хантыйских имен и красивую, рассчитанную на любителей экзотики игру с названиями месяцев (Месяц Ледохода, Месяц Листопада и тому подобное). Герои писателя – какие-то роботы, мыслящие одними штампами. Непонятно, во что они веруют и что исповедуют. Когда это выгодно, Ругин подчеркивает, что его сородичи были и остались язычниками. Здесь можно вспомнить. к примеру, сцену из повести «Сорок северных ветров» о том, как храбрый фронтовик Арсин, вернувшись после тяжелого ранения в родное село, столкнулся со своей бывшей одноклассницей. Чувства буквально захлестнули охотника. И только фигурка хантыйского идола смогла его отрезвить. Однако эта сцена «общения с идолом», «заговора святыни» не вызывает никакого доверия. Уж очень легковесно она изображена. Такое впечатление, что в реальности герой писателя никаким идолам давно не поклоняется (это, кстати, подтверждают другие эпизоды повести, и в частности сравнение кипящего чайника с «вошедшим в раж шаманом»), но и новой воды не обрел. Этакое перекати-поле. Хотя автор изо всех сил пытался из Арсина сделать сверхположительного героя и убежденного борца за совхозную систему.
Трудно понять и объяснить также позицию писателя. В одних книгах Ругин безудержно славит геологов и газовиков. В других, что есть силы ругает.
Таким же путаником проявил себя Ругин и в жизни. В 1989 году на Ямале разгорелась острейшая борьба за мандат народного депутата СССР. Компартия двигала своих кандидатов, газовики сопротивлялись. В этот напряженный момент политическая элита решила разыграть национальную карту: мол, раз округ автономный, то и депутат должен быть обязательно из числа народов Севера. Однако и тут правящая элита оказалась расколотой. Одна группа ратовала за секретаря окружкома КПСС ненку Розалию Ильину, другая – за хантыйского писателя Романа Ругина, а еще была и третья группа, и четвертая , и пятая… В итоге со второго захода при небольшом перевесе голосов победу одержал Ругин.
Но вот что удивительно. На выборы Ругин шел под лозунгом, что он остановит наступление газовиков на Ямал, прекратит строительство сквозь оленьи пастбища железной дороги и поддержит развитие традиционных отраслей ненцев и хантов. Однако, получив депутатский мандат, Ругин развернулся на все сто восемьдесят градусов и стал в Верховном Совете СССР первым лоббистом «промышленных генералов» Ямала. Народ просто оторопел от такого переворота и публично потребовал отставки Ругина. Кстати, одно из возмущенных писем избирателей опубликовал тогда журнал «Северные просторы». Не случайно тогда некоторые коллеги по депутатскому корпусу прозвали Ругина бароном Врунгелем.
В 90-е годы становится редактором окружного журнала «Ямальский меридиан», лидером литературно-культурной жизни региона.
Но дальше – больше. В декабре 1991 года Верховный Совет СССР фактически был низложен. Всех депутатов попросили сдать служебное жилье в Москве и вернуться на родину. Ругин оказался наиболее дисциплинированным народным избранником. Он освободил столичные апартаменты чуть ли не самым первым. А заодно, если верить проведенному газетой «Московский комсомолец» журналистскому расследованию, прихватил с собой в Салехард, как свою собственность, служебные ковры, телевизор и мебель. Естественно, возник скандал, получивший огласку на всю страну. В депутатском доме был срочно после этого установлен милицейский пост. А самого Ругина все-таки заставили рассчитаться. Пусть символически, по остаточной стоимости, но он все-таки заплатил за увезенные якобы по рассеянности чужие вещи.
Разумеется, в своих новых книгах Ругин все эти депутатские страсти постарался обойти стороной.
Честно говоря, я после 1991 года поставил для себя крест на Ругине. И вдруг несколько лет назад мне совершенно случайно попался очень тоненький сборник записанных им хантыйских легенд. Вот это, я скажу, книга. Уж не знаю, что случилось с Ругиным, какое просветление на него нашло, но он, по-моему, впервые в своей литературной биографии совершил настоящее чудо. Через услышанные в разные годы от жителей Питляра легенды Ругин наконец немножко раскрыл характер хантыйского народа. Я при новой встрече в декабре 1996 года так и сказал ему: если чем он и может гордиться как писатель, так это не пухлым многотомным собранием сочинений, а очень маленькой по объему, но чрезвычайно насыщенной народной мудростью книжечкой хантыйского фольклора. И так хочется верить, что вот этот тонюсенький сборничек окажется переломным в судьбе Ругина, что он наконец прозреет, переосмыслит свое партийное прошлое и расскажет нечто такое о Севере, что никому и не снилось. Готовит в свет 4-томное собрание сочинений. Живет в Салехарде.